Спектакль «Венецианский купец»

«Венецианский купец» в Театре Моссовета

Андрей Житинкин, чье имя давно уже стало в театральных кругах синонимом коммерческого успеха, сделал безошибочный репертуарный выбор. Во-первых, эту шекспировскую пьесу очень давно в России не ставили, во-вторых, как во всякой ренессансной комедии, в ней много любовных приключений, в-третьих, в «Венецианском купце» есть образ ростовщика Шейлока — одна из лучших ролей мирового репертуара, дающая к тому же возможность затронуть весьма пригодную для спекуляций еврейскую тему.

Понятно, что для самого Шекспира эта тема не очень принципиальна. То, что ростовщик — еврей, не более чем дань традиции. (А кем еще быть ростовщику, татарином, что ли?) Другой вопрос, что именно в образе Шейлока, которого на елизаветинской сцене играли комическим злодеем в рыжем парике, мы встречаем первое у Шекспира предвестие трагического. Слово «еврей» тождественно здесь слову «изгой». Ростовщик коварен, но одновременно несчастен и одинок и, несмотря на свое коварство, все равно оказывается в конечном итоге жертвой.

Андрей Житинкин, пригласивший на роль Шейлока Михаила Козакова, мотив изгойства смикшировал, зато еврейскую тему разыграл по полной программе. Объявивший войну христианам ростовщик появляется на сцене то в ермолке, то в униформе израильской армии. В ход идет умение Козакова, долгое время жившего в Земле обетованной, говорить на языке библейских пророков, но это не мешает ему время от времени имитировать одесский акцент или демонстрировать замашки новых русских, среди которых, Как известно, много представителей богоизбранного народа. Другими словами, Шейлок в исполнении Козакова — это собирательный образ еврея, проживающего, одновременно в Венеции, Иерусалиме, Одессе и постперестроечной Москве. Многогранный национальный колорит артист передает блестяще; с трагическим пафосом — особенно в знаменитой сцене похищения его любимой дочери Джессики (Наталья Громушкина) — справляется несколько хуже.

Впрочем, уместен ли подобный пафос в пределах этой постановки — еще вопрос. Житинкин остроумно, а иногда даже изящно придумывает решение отдельных сцен, но к чему он клонит в целом, не очень-то ясно. Начало спектакля вроде бы многообещающе — Шейлок на авансцене читает один из псалмов Давида, в то время как на верхнем ярусе металлической конструкции мы видим полуобнаженные тела венецианцев, предающихся коллективному разврату. Появление Антонио с мобильным телефоном (Александр Голобородько) и Бассанио в кожаных штанах (Андрей Ильин) укрепляет в мысли, что ростовщик будет трактован как новоявленный Савонарола, ополчившийся на жизнелюбивых нуворишей. Ничуть не бывало. Уже в следующей сцене Шейлок в пижонском белом костюме оказывается почти неотличим от Антонио и его клевретов.

В общем, с концепцией все очень неясно. Зато ясно другое: Житинкин чрезвычайно преуспел в переводе традиционных тем европейской комедии на язык телевизионного масскульта. Мир ренессансной Венеции предстает у него как тотальная телеигра, включающая в себя элементы «Любви с первого взгляда», эстрадного концерта и различных телевикторин вроде передачи «Угадай мелодию». Даже знаменитая сцена суда, где истец Шейлок требует у ответчика Антонио в качестве неустойки фунт его собственной плоти, похожа на театрализованное судебное разбирательство с адвокатом, прокурором и присяжными, которые каждое воскресенье демонстрируют населению по одному из каналов. В эпизоде с ларцами Порция (Евгения Крюкова) и ее служанка Нерисса (Татьяна Родионова) и вовсе появляются как телеведущие с микрофонами. Костюмы персонажей, да и вообще вся карнавально-яркая сценография спектакля (художник Андрей Шаров) тоже выполнены в эстетике телешоу.

Надо отдать Житинкину должное — эстетикой этой он владеет блестяще. Единственное, в чем его можно упрекнуть, так это в том, что иногда он от нее отказывается. Вдруг вспоминает, что спектакль-го драматический, что режиссер призван пробуждать в зрителях добрые чувства и что Шейлока должно быть жалко. В финале на сцену выходит сбежавшая от папеньки Джессика с семисвечником и под звуки еврейской мелодии гасит все семь свечей. Видимо, она раскаялась, но поверить в это трудно. В мире любви и ненависти с первого взгляда всякая претензия на подлинность чувств и сложность характеров противоестественна, а трагический Шейлок уместен не больше, чем ученый-лингвист в передаче Леонида Якубовича «Поле чудес». И жалеть его хочется не больше, чем участника брейн-ринга, так и не сумевшего выиграть какой-нибудь пылесос. Ничего. В следующий раз подготовится получше — повезет.

Марина Давыдова
Время MN, 30 ноября 1999 года