Такого Шейлока могли бы звать Шамилем. «Венецианский купец»

Премьера спектакля в постановке Андрея Житинкина состоялась на сцене Театра им. Моссовета. Одна из самых сложных и загадочных пьес Шекспира к концу тысячелетия вновь понадобилась мировому театру. "Купца" заиграли в разных уголках Европы. Последняя, вспыхнув под занавес столетия новыми кострами межэтнических конфликтов, схватилась за Вильяма нашего Шекспира, ибо у нее, высокоцивилизованной, все же хватило совести осознать: цивилизация по-прежнему уживается с варварством. А уж в нашей "Азеопе" ставить "Венецианского купца" - все равно, что в доме повешенного говорить о веревке. В не столь давнюю эпоху этой "веревкой" служила тема иудея-изгоя, пьесу застенчиво не рекомендовали к постановке. Но теперь-то, когда можно не только сыграть спектакль с центральным персонажем-евреем, но и просмотреть через его судьбу общечеловеческую коллизию, появился шанс "повзрослеть". Спросить самих себя, что пожинаем, выискивая в толпе "лица"? Чего добиваемся, прикрывая в который уже исторический раз высокими религиозными и государственными интересами вполне прозаические цели?

"Когда вы нас колете, разве из нас тоже не идет кровь? Когда вы нас отравляете, разве мы не умираем?" Это еврей Шейлок вопрошает итальянца Бассанио. Михаил Козаков при этом менее всего озабочен по отношению к своему герою адвокатской миссией. Скорее, режиссер спешит, где надо и где не надо, подставить под него защитные подпорки. Жители Венеции, окружающие ростовщика, монотонно-темпераментно мельтешат в "дизайне" художника Андрея Шарова. Право, живую водичку, мостки и пару свисающих с колосников штандартов с очень большим усилием можно назвать декорацией. В сцене суда между Шейлоком и Антонио венецианцы такими "петушками" наскакивают на злодея, так радостно его клюют, что последнему остается, вопреки первоисточнику, лишь упасть замертво. Для усиления "защиты" дописан душещипательный финал - предавшая Шейлока дочь выносит из темноты минору с семью зажженными свечами.

Но, кажется, все эти усилия Шейлоку - Козакову без надобности. Он властно, с железной прямотой ведет свою тему. Его Шейлок шокирующе современен, и не оттого вовсе, что пользуется мобильным телефоном, а на суд является в модной ныне военной форме. Этот Шейлок - абсолютный продукт второй половины ХХ века. Его одинокое пребывание во враждебной и чуждой Венеции весьма условно. Перед нами человек, в котором многовековая генетическая память об унижениях сдобрена горьким и злым чувством реванша. Его внутренняя сила, замешенная, конечно, на страданиях, сублимировалась в холодную и отчаянную... нет, уже не оборону, а наступательность. Крепкий, подтянутый, моложавый, этот Шейлок начисто лишен анекдотических национальных примет.

Пару раз он их подарит, но в качестве откровенно издевательского лицедейства. Козаков сам видел то, что теперь сыграл. Он знает в лицо этих, словно из стали отлитых мужиков, однажды сменивших осанку раба на позицию боевой готовности. Таких, как его Шейлок, сложно полюбить, но нельзя не уважать. В свой, не столь давно приобретенный новый опыт артист добавляет старую закваску. Здесь не только талант и мастерство, но привычка личностно присутствовать в роли, существовать в ней исповедально. Его игру в "Венецианском купце" расцениваешь как поступок, вызревший из глубоких и неравнодушных размышлений о нынешней жизни. Шейлок Козакова откровенно прямолинеен, очерчен, как сказано у поэта, одной "любимой мыслью", которая на поверку оказывается куда глубже сюжета о мести затравленного иудея. Его герой, при всех подчеркнутых национально-религиозных атрибутах, может быть и чеченцем, и косоваром... Взаимоотношения "добра" и "кулаков", целей и средств, своих и чужих, посевов и всходов - трагическая цепь причинно-следственных связей, в которых опять запуталось человечество. И опять уверенно насаждает всякого рода ценности, попирая главную: неповторимую и единственную жизнь человека.

Наталия Каминская
Культура №45, 9 - 15 декабря 1999 г.