Даниил Страхов. Мне приятно себя чувствовать человеком средневековья

Его по праву многие считают героем нашего времени, кумиром молодежи и покорителем дамских сердец. И ничего в его внешнем виде, не отличает его от современного тридцатилетнего мужчины – немного тертые джинсы, рубаха, небрежно расстегнутая верхняя пуговица – любимый многими casual. Но что-то в его словах, манере речи, жестах движениях выдает в нем человека из прошлого, рыцаря средневековой поэмы, героя авантюрного романа или тайного агента разведки. Он сдержан, закрыт, тщательно подбирает слова в разговоре, при этом оставаясь доброжелательным, обходительным и вежливым. Невольно чувствуешь, что и у тебя спина выпрямляется, плечи расправляются и вопросы о чувствах средневековых художников, честности, внутренней свободе и божьем суде возникают сами собой.

– Если я не ошибаюсь, Даниил переводится как «Бог мне судья»…

– Есть разные варианты, например, «гнев Божий» или «страх Божий». Последнее, наверное, должно быть ближе, из-за моей фамилии. Но специально я этим вопросом не занимался.

– Однако имя откладывает отпечаток на судьбу человеку. Ваше имя определяет вашу судьбу или ваш характер?

– Вы сказали, «Бог мне судья»? – На самом деле, Бог нам всем судья, не только Даниилам. И вместе с тем, такая формулировка имеет оттенок высокомерия. Выходит, можно творить, что угодно, а у меня вроде как с Ним контакт напрямую. Это весьма и весьма опасная точка зрения.

– Однако вы производите впечатление достаточно жесткого человека, чтобы решить, что ваше имя определило ваш характер. Но может быть, так было не всегда и это благоприобретенное качество?

– Я бы так не сказал. Мне кажется, что за последнее время я стал гораздо мягче. Меньше сужу людей и даже к себе отношусь мягче – не так требовательно и бескомпромиссно.

– Вам кажется, что чем более человек требователен к себе, тем более он требователен к окружающим?

–  У меня, наверное, было именно так. Перфекционизм такой. Я и себя поедом ел, и других не жалел. Но сейчас я понял, что во всем должна быть мера. Моя профессия подразумевает определенную легкость – легкость по отношению к себе, к работе, к бытию вообще. Потому как без нее все делается очень натужно, я бы даже сказал, через какой-то внутренний садизм. Что тоже, конечно, может быть определенным путем в профессии, но он все-таки не всегда дает нужный результат.

– Как Вам кажется, легкость в профессии, появляется, когда человек достигает определенного уровня мастерства?

–  Возможно и так, а возможно, что она приходит, когда ты успокаиваешься. Режиссер Сергей Урсуляк говорит, что артисты разные. Бывают такие, которые всегда должны себя заставлять, бывают те, которые бояться разоблачения. У каждого свои замочки и свои механизмы. Но чем большее количество замков внутри себя ты откроешь, тем легче будет работать. Тогда никто тебя не разоблачит, никто не спихнет. Ну а если так и произойдет, если тебе суждено провести остаток жизни в забвении, то это случится помимо твоей воли. Значит так на роду написано.

– Переводя на общедоступный язык, вы говорите о внутренней свободе…

– Да, и моя профессия - это один из самых прямых путей к себе. Потому что у тебя идет постоянный диалог с самим собой, своими чувствами и душой. Потому что определенный эрзац-искушений, чужих жизней, чужих душ, чужих судеб, гораздо ярче, чем у тех людей, которые постоянно ходят на работу и завидуют тому, что мы живем иной, какой-то богемной жизнью. На самом деле в ней просто больше искушений.

– Один известный критик говорил о том, что театральный мир похож на мир обычных людей. Только все страсти, искушения и чувства проявляются в нем как под лупой.

– Безусловно, хотя вы же понимаете, что это все очень условные категории. Я же не проживаю жизни своих персонажей от их рождения до кончины. Мне доступен только эрзац-спектр их страстей.

– Это как-то отражается на самочувствии?

– Конечно. И в какой-то момент ты начинаешь выборочно относиться к ролям. В недавно вышедшем журнале «EMPIRE» была большая статься про новый фильм «Бетмен». Кто играет в нем Бетмена, я не помню, а Джокером был популярный молодой актер Хит Леджер. Статья меня сильно насторожила: разные люди на съемочной площадке – актеры, режиссеры рассказывали о том, насколько он вошел в эту роль, насколько он правдоподобно решил ее. Поскольку роль страшная, когда он через полтора месяца погиб, для меня встал знак равенства между этими событиями. Учитывая их «американский метод», когда они в течение нескольких месяцев стараются не выходить из образа, мне показалось, что он просто заигрался. Джокер в исполнении Николсона, тоже был весьма неприятным персонажем, но Николсон играл с неким зазором между собой и персонажем. И в этом его гениальность: он никогда не входит в эту реку до конца, и в эстетике комикса это более чем уместно. Хит Леджер подошел к решению этого персонажа в натуралистической эстетике. Я видел фотографии и они действительно отвратительны. Я не считаю, что зло не должно быть обаятельным, как это происходит в случае с Николсоном. Но это другой вопрос.

– Мы с вами говорили об изменениях, которые произошли в вашем отношении к окружающим людям и к себе. Повлияли ли они на предложения. Насколько мне помниться, начинали вы тоже с ролей очень несимпатичных…

–  Возможно и так. Предложения соответствовали моему внутреннему подтексту. Мне кажется, что при том зажиме, который у меня был раньше, мне бы никогда Сергей Урсуляк не предложил роль Исаева. Потому что этот человек гораздо более органичный по отношению к своему бытию, чем я какое-то время назад. Раньше я любил гораздо больше себя, чем жизнь. А сейчас, смею надеяться, акценты поменялись…

– В связи с чем?

– (Смеется). Возраст...

– Простите, сколько вам?

– Нам не так много, как может показаться из моих слов. И, наверное, это выглядит смешно. Но тем не менее, преодоление тридцатилетнего барьера запустило какие-то внутренние процессы во мне. И дай Бог, к сорока годам это все утрясется и закончится, то есть кризис тридцатилетнего мужика, плавно перетекший в кризис сорокалетнего, закончится и начнется золотой век. Я стану милым добрым, растолстевшим старичком, полностью поменявшим свое амплуа.

– А если серьезно, вы этого не боитесь?

– Растолстеть?

– В том числе.

– Я надеюсь не на столько полюбить жизнь, чтобы впасть в грех чревоугодия. Что касается же смены предложений в связи с возрастом, и проблемы того, грозит ли мне играть не героев, а их отцов? - Посмотрим. Я нахожусь не в том возрасте, чтобы заглядывать так далеко. Но я надеюсь на то, что люди, которым я интересен будут расти вместе со мной. Я надеюсь, что буду стареть со своим поколением. И если я этому поколению не надоем, то и с работой у меня будет все в порядке. А если надоем, буду писать мемуары и греть кости где-нибудь.

– Вы говорите, что хотите расти со своим поколением. И возможно, что в какой-то момент вы действительно отражали и отражаете героя своего поколения. Вы не чувствуете свою ответственность за то, каким этот персонаж будет?

– Для того, чтобы что-то сыграть, нельзя себя перегружать гиперответственностью, иначе ты ничего не сделаешь. Очень часто артисты небольших мозгов играют глубокие и умные роли, и кажется, что они и в жизни такие. А артист - это полупроводник. Другое дело нужно дифференцировать то, что проводить и куда. Как только ты ответил, отключай мозг и включай сердце. Артист часто играет то, что он не может себе придумать.

– Средневековый художник сказал бы про проводника воли Божьей.

– Мне приятно в таком случае себя чувствовать человеком средневековья.

– В одном из интервью, вы говорили, что кризис 1998-1999 г.г., оставил вас, как и многих артистов за бортом. Вы не жалели тогда, что пошли в профессию?

– Я никогда об этом не жалел. Даже почему-то всегда был самонадеянен и думал, что все будет отлично. Наверное, это была нехорошая  самонадеянность. Может быть, поэтому я теперь постоянно напоминаю себе о том, что все это в какой-то момент может закончиться.

– А как пришла мысль пойти в профессию?

– У меня 9-10 класс совпал не только с периодом взросления, но и тем, когда страна начала сходить с ума. И в мою несчастную юную голову ударило сразу все, потому учиться я перестал, и испытывал некие иллюзии. Я не знал, что это за профессия и насколько она подразумевает диалог с самим собой. И как всякий молодой наглый и самолюбивый юнец я шел в эту профессию ради славы…

– Простите, что я вас перебиваю. Вы настолько самокритичны. Почему вы так себя ругаете?

– Это не самоуничижение. Я себя очень люблю и отношусь с большой теплотой ко всем иллюзиям и ошибкам, которые совершал. Ведь это часть меня. Раньше мне было невдомек, что, чем ближе к тебе лупа зрительского внимания, чем ты более популярен, тем больше искушений, тем острее стоит выбор быть гламурным подонком. Или не только сохраниться, как человеку, но и попытаться что-то сделать в этом мире, а не только бабла срубить.

– Если позволите личный вопрос: Вы верующий человек?

– Я недавно включил одну гламурную передачку, в которой была совершенно не гламурная тема: «Случайные убийства и ответственность за это». Пойди, разберись тут. А я все ждал, когда они, наконец, заговорят о вере. Потому что без нее здесь никогда не разберешься. Без нее человек, который совершил непреднамеренное убийство, никогда не сможет встать на ноги. Но, в конце концов, об этом заговорили под давлением со стороны участников. Что для меня является знаком времени. Меня раздражает современное убеждение общества в том, что касаться религиозных вопросов – дурновкусие. Но вместе с тем давайте не будем сейчас этой темы касаться иначе с вами уйдем далеко.

– Тогда вернемся к тому, почему вы все-таки выбрали себе такую профессию. Неужели тоже впали в искушение того, что артисты не работают, а только легко и непринужденно получают деньги?

– Да, сначала я перестал учиться, а потом решил пойти в актеры: думал, что никуда больше не поступлю. И в силу завышенного самомнения  подумал: «А что? Чем я хуже Тихонова? Что он в «17 мгновеньях весны» ходит и молчит. Чем я хуже?».

– А почему вы ушли из школы-студии МХАТ. Ведь учились у одного из самых хороших педагогов Авангарда Леонтьева?

– Везде хорошо, где нас нет. Я был под большим обаянием Евгения Рубеновича Симонова, который не смог взять меня на первый курс. Когда ему стало плохо, он передал в Щукинский деканат, что хочет взять этого мальчика к себе. Через некоторое время Евгения Рубеновича не стало. А мне уже просто позвонили из Щукинского деканата. Для меня это уже была решенная история, и слава Богу Авангард Николаевич нормально к этому отнесся.

– Вы не жалели о сделанном выборе?

– Нет, не жалел. Как пел Богдан Титомир: «Не думай ни о чем, что может кончиться плохо». А потом благодаря этому уходу, я немножечко затронул и МХАТовскую школу и Щукинскую.

– А в жизни о чем-то жалеете?

– А что жалеть? Жизнь такая, какая есть, со всеми ошибками, которые всегда с нами, радостями и печалями. Как бы мы ни пытались не совершать ошибок, мы их все равно это делаем. Главное, потом раскаиваться. (Улыбается). Согрешил – покаялся, согрешил – покаялся…лишь бы поздно не было. И главное это делать искренне, а не играть. Только начинаешь играть – все, твоя карта бита.

– Скажите, а зачем вы получали продюсерское образование?

– У меня нет продюсерского образования! Это все легенда. Дело в том, что у меня была пара-тройка месяцев простоя, и я узнал о том, что глава компании А-медиА Александр Акопов набирает продюсерский курс во ВГИКе. А поскольку у меня с ним были замечательные отношения, я напросился к нему вольнослушателем и в течение трех-четырех месяцев. Просто ходил на лекции к таким замечательным педагогам как … Агишев, прослушал мастер-класс Александра Митты, посмотрел много картин, которых я раньше не видел.

– Значит не такая уж и легенда. Просто это было не второе образование, а своеобразные курсы повышения квалификации.

– Совершенно верно. Я воспользовался случаем, чтобы заполнить пробелы и в актерском образовании. У меня была возможность узнать основы монтажа, композиции – такие вещи просто не преподают в Щукинском училище. Может быть, актеру это и не нужно, но мне очень сильно помогло. Я начинаю анализировать окружающее культурное пространство уже не с точки зрения актерской интуиции, но и на основе дополнительных знаний.

– Расхожее мнение, что актеры очень неискренние люди. По моему опыту общения, могу сказать, что более искренних людей, мне встречать не приходилось. Возможно ли, что у актеров настолько натренирован чувственный аппарат, что у них не возникает проблем с выражением собственных чувств и эмоций?

– Все люди играют какие-то роли и какие-то игры, ведь жизнь вообще штука игровая. Мы не являемся теми, кем нас знают на работе, в троллейбусе, да зачастую даже дома. И только оставаясь наедине с собой, мы очень редко можем приоткрыть щелку или даже скорее подглядеть в замочную скважину на то, чем ты на самом деле являешься. Артисты же работают ежедневно со своим нутром, чувствами, душой ежедневно, если они имеют к тому способности. Поэтому на какие-то игры в жизни у них не остается ни сил, ни желания. Потому что они удовлетворяют свое детское желание поиграть в работе, за которую еще и деньги получают.

– Вам не приходило в голову, что из-за зависти других людей актеру необходимо выстраивать определенный фасад своей личности и своей жизни для представления окружающему миру?

– Вот именно! Поэтому я перестал разговаривать на темы личной жизни. Иначе будет получаться, что ты самые важные для тебя вещи делаешь средством поддержания своей популярности, рейтингов, средством обогащения. Ты сам переводишь все самое для тебя дорогое в какие-то лакокрасочные ипостаси. В результате ввергаешь себя в очередной круг искушений, из которых трудно выбраться.

Ксения Данцигер