Маска, я тебя знаю

Петербурга, впрочем, здесь нет - символического, имперского. Как нет и самой империи образца 1905 года. Нет ритмически-завораживающей вязи текста, многих персонажей и утонченных психологических коллизий, душной атмосферы казенных кабинетов и комнатных лабиринтов, бесовщины. Но все эти "нет" ровным счетом ничего не значат, потому что спектакль Сергея Голомазова решительным образом опроверг убеждение, оставшееся после прочтения книги: роман этот поставить нельзя.

Не будем ударяться в воспоминания: что было, то прошло. Но сегодня, но на Малой сцене, где и развернуться-то негде, но без Михаила Чехова со товарищи... Оказалось, можно. Главное, выбрать нужный настрой ("Петербург - это сон...". А.Белый) и без промаха попасть в авторский тон. И ведь попали в это загадочное смешение вязкого быта с его утрированно-пародийными интонациями и тревожной, колеблющейся мистики. Все очень просто: в пустом затемненном пространстве с минимумом реальных деталей (стол, стулья, посуда) царит жутковатый маскарад (художник Е.Качелаева). В хороводе ряженых - Шут, Смерть, Красное домино... Пляшут, паясничают и даже... строят баррикады. Но чуть световой перепад - и маски сорваны, можно на какое-то мгновение воплотиться в персонажей "Петербурга", и снова - в общий хоровод.

Эстетика карнавала с его "обманками" провоцирует размытость общих очертаний. Вместо строгого сюжета - эпизодические "вспышки" (действия или сознания), характеры пунктирны и броско непоследовательны. Как ни странно, лидирует Лихутина в блистательном исполнении О.Афанасьевой - женская вариация "маленького человека", в погоне за миражами уткнувшегося в глухую стену сумасшествия. Или количество ежеминутно сменяемых масок "сломало" - декадентская дамочка, мелодекламирующая под дункановский пластический аккомпанемент и рвущаяся "на митинг", вздорная мадам, неверная вожделеющая супруга, полубезумная Офелия, разбрасывающая розы. Когда жить? И чем жить "заигравшемуся" в революцию Николаю Аполлоновичу - Д.Страхову, попавшему в жуткий переплет отцеубийства? Лучше уж отчаянно выпрыгнуть в распахнутое окно, взмахнув красными крыльями домино. И не от этой ли безжалостно наступающей реальности прячется Аблеухов - Е.Красницкий в пошловато-рифмованную абракадабру? Иначе ведь от одного звучного возгласа слуги Семеныча - В.Краснова можно хлопнуться в обморок. Анна Петровна - Г.Щепетнова, беглая сенаторская супруга, ищет укрытие в знойной испанской пляске, немыслимой на заснеженных просторах Петербурга.

Персонаж по имени Автор - С.Голомазов скупыми комментариями стыкует отдельные сюжетные звенья, порой вступая с Белым в литературное соавторство. По счастью, все же режиссер одерживает верх над инсценировщиком, в скупую мизансцену заключая массивность очередного монолога. Аблеухов в странном порыве тянет руку, чтобы погладить сына по голове, но встретив взгляд последнего, равнодушно сжимает спинку стула. Их синхронно-монотонная трапеза, одинаковый жест - поднести лист бумаги к глазам. И другие глаза, заговорщика Дудкина, щемяще-искренне сыгранного А.Скворцовым, - до жути грустные, все понимающие, они красноречивее любых патетических фраз. Один такой взгляд оказывается тождественным многим броским эпизодам с гоголевскими какими-то крысами, переодеванием в костюм Смерти...

Правда, постановочная удача гоголевцев отчасти смущает однозначной определенностью названия. Так и хочется добавить к "Петербургу", с которым здесь играют смело, что- то вроде: сон, мираж, версия. Оставим Белому - белое, а нам - нынешнее, пестрое.


Ирина АЛПАТОВА
газета "Культура" №16 (7127)