Еврейский вопрос Михаила Козакова. «Венецианский купец»

МИХАИЛ КОЗАКОВ играет роль Шейлока хорошо, словно восставая над беспорядком - как на сцене, так и внутри пьесы.

Спектакль Театра имени Моссовета про то, как христиане уморили честного еврея. Только в финале спектакля будет попытка примирить верования - на темную сцену вынесут зажженные менору и простую свечку (такую попытку прежде предпринял Марк Захаров в "Поминальной молитве"). Шейлока больше нет на свете. Это панихида.
Еще в прологе он будет брезгливо посматривать на тех, кто бросает в море пивные банки. Шейлока окружает и удушает карнавал. Здесь не держат клятв. Здесь судьи - переодетые в мужчин женщины, и кажется, что любая священная вещь может стать частью обмана. Шейлок ненавидит мир-театр.
Шейлок, с ярко-рыжими волосами и щетиной, придет на дебаркадер и будет усердно, вдумчиво, страстно и клятвенно молиться на иврите перед утренним морем. Чуть позже на это же место придет несчастный, потерявший все свои корабли Антонио, его молитва будет суетлива и жалостлива - вечерняя молитва христианина, который вспоминает о своем Боге только в час беды.
Козаков играет настоящего героя - Давида, Моисея, Иосифа, ребе - лидера, за которым восстанет народ. И когда от такого Шейлока уйдет Джессика (Наталья Громушкина), родная дочь, самый близкий человек, все будет валиться из рук - он неосторожно ломает рамочку с ее портретом, вываливает ее крохотные башмачки в воду, грустит и злится.
Во втором акте Шейлок предстанет перед нами в высоких военных ботинках, амуниции цвета хаки и черных очках, полузакрывающих небритое неподвижное лицо, по сути, чеченским боевиком. Андрей Житинкин и здесь не дает повода к двусмысленности: Шейлок, вступающийся за достоинство своей униженной нации и справедливость закона, требуя исполнить договор с Антонио (в счет неустойки вырезать из должника фунт мяса), - это тот самый кавказский террорист, который в порыве справедливой мести прибегает к последней жестокости по отношению к своим врагам.
Персонаж Михаила Козакова - идеалист. Фактическая его смерть на пороге суда (христиане доказали, что, следуя букве закона, как того требовал Шейлок, не вырежешь кусок мяса, не пролив не оговоренной в договоре крови) есть смерть человека, не перенесшего несовершенства мира.

Красиво, конечно, когда на сцене разлита вода и блики от слабо колеблющихся волн отражаются золотом. Когда есть деревянные мостки и не вполне достоверно изготовленные шесты, к которым венецианские гондольеры привязывают свои лодочки. В правом углу сцены мы замечаем нечто совершенно безобразное (сценограф - Андрей Шаров): то ли громадная баба-истукан, то ли скала цвета застывшей извести, то ли античная статуя (которыми независимая Венеция не славилась) без рук, ног и головы, но с мужским торсом и тремя пупами. Статуя ограждена строительными "лесами". Конструкция оказывается предельно факультативной - на "лесах" редко появляются актеры, которые используют их как простой гимнастический снаряд для пробежек.

Режиссер спектакля Андрей Житинкин невиртуозно перенес действие пьесы в наше время. Подмены очевидны и неостроумны - если есть купцы, то в их руках пищат сотовые телефоны; если называется сумма в дукатах, то здесь же - ее эквивалент в долларах; если купцы "ловят машину", то мимо них с невенецианской скоростью будут носиться моторные лодки, хотя владельцам сотовых сподручнее иметь собственные гондолы. Сказочный мотив избрания жениха через выбор трех шкатулочек вызывает у создателей лишь самую банальную ассоциацию - броское телешоу, которое ведет суперзвезда-невеста Порция (Евгения Крюкова), а ее служанка Нерисса (Татьяна Родионова) расплачивается долларами с услужливыми телеоператорами и руководит машинерией. Когда на сцену на каталке вывозят одного из претендентов на руку и сердце - принца Арагонского, мы узнаем, что в Москве появился еще один режиссер, который ненавидит Сальвадора Дали, а также то, что Житинкин умудрился испортить талантливого актера Анатолия Адоскина. Тот играет глухого, глупого старика с обликом Дали лишь потому, видимо, что это первое, что при слове Арагон пришло режиссеру в голову.

За актеров будет стыдно и неловко еще в одном месте - Житинкин делает беспомощным даже Александра Ленькова (Гоббо), сцены издевательства над которым со стороны его сына - самое эстетически невыносимое место в спектакле. Чего стоит шутка, когда Гоббо гладит сына по члену, приговаривая: "Как ты вырос, сынок!"
Свое место будет уделено и эротике - на сцену вынесут огромную ванну с обнаженной Порцией. Она будет купаться, намыливать ножки и говорить своим надоедливым женишкам современное "fuck yourselves", а затем, когда вылезет, в ванну заберется ее преданная служанка. Демонстрация ее привлекательных форм не заставит нас преодолеть брезгливость - не каждый сможет влезть в грязную пенную воду из-под чужого тела.
Набор нелепостей спектакля пополнился еще невесть с какой целью взявшимися сталинско-грузинскими интонациями у Шейлока, а затем и у дожа Венеции (Борис Иванов), который отчего-то выглядит как понтифик Иоанн Павел II.
На сцене располагаются футбольные мячики различной формы, единственная функция которых - оказаться рано или поздно в воде. Таким спортивным манером Житинкин пытается не дать зрителю заскучать, не доверяя ни Шекспиру, ни себе, ни актерам. В этой ситуации жальче всего директора театра, вынужденного расплачиваться за ненужные и неоправданные предметы. Приметы современного мира лишь забавляют часть публики моментом узнавания. В зале были слышны звонки небутафорских мобильных - зрители, признав "своих" на сцене, решили на этот раз не отключать звука.

Павел Руднев
Независимая газета, 10 декабря 1999 года